Игумения Мария (Тучкова)

Матушка игумения Мария в миру звалась Маргаритой Михайловной Нарышкиной. Семья ее была очень дружной, и она была общей любимицей.
 В1809 году Маргарита Михайловна вышла замуж за молодого генерала Александра Алексеевича Тучкова, только что вернувшегося из шведского похода, где он особенно отличился во главе своего Ревельского полка. Брак их был очень счастливым. У них родился сын Коля. Но наступал страшный 1812 год, и Тучков должен был ехать в армию. Маргарита Михайловна отправилась его провожать. Вечером они доехали до деревни, далее которой Маргарите Михайловне ехать уже было нельзя, и остановились переночевать в избе. Ночью она увидела странный сон.
Она видела висящею пред нею рамку и прочла резко начерченную кровавыми буквами надпись на французском языке: «Твоя участь решится в Бородине». Крупные капли крови отделялись от букв и струились по бумаге.    
Бедная женщина вскрикнула и вскочила с постели. Ее муж, разбуженный Криком, бросились к ней. Она была бледна и дрожала, как осенний лист.
-        Где Бородино? - спросила она мужа, едва переводя дух. - Тебя убьют в Бородине!
-        Бородино? - повторил Александр Алексеевич, - я в первый раз слышу это имя.
И, действительно, маленькое Бородинское село было тогда неизвестно.
Маргарита Михайловна рассказала свой сон. Тучков старался ее успокоить. - Бородино - небывалое место и, наконец, в сновидении не было сказано, что я буду убит, и объяснение твое совершенно произвольно, вся беда в том, что твои нервы расстроены, - заметил в довершение ее муж, - ложись опять, ради Бога, и постарайся заснуть.
Его хладнокровие успокоило ее немного. Утомление преодолело остаток страха, и она легла и заснула. Но ей приснился опять тот же сон: опять та же роковая надпись, обнесенная рамкой, и те же капли крови, которые отделялись медленно одна за другой от букв и струились по бумаге. На этот раз она увидела еще: стоящих около рамки священника, брата своего Кирилла Михайловича и, наконец, своего отца, держащего на руках ее маленького Колю.
Она проснулась в таком взволнованном состоянии, что Александр Алексеевич испугался не на шутку. На его слова, она отвечала одними рыданиями и вопросом: «Где Бородино?» Наконец, он предложил ей взглянуть на военную карту и убедиться, что имени Бородина на ней нет.
Он послал немедленно разбудить одного из офицеров штаба и попросить у него карту. Тучков развернул карту не без тайного, страха и раскинул на столе. Все стали искать роковое имя и не отыскали его.
-        Если Бородино действительно существует, - заметил Александр Алексеевич, обращаясь к жене, - то, судя по его звучному имени, оно находится, вероятно, в Италии. Вряд ли военные действия будут туда перенесены: ты можешь успокоиться.
Но она не успокоилась: зловещий сон продолжал преследовать ее, и совершенное отчаяние овладело ею, когда настала минута расставания с мужем. Тучков, обняв и благословив в последний раз ее и сына, стоял на большой дороге и смотрел на удаляющуюся карету пока она не скрылась из глаз.
Тучков писал часто к жене. Она ждала почтовых дней в лихорадочном нетерпении, и ее одолевала постоянная тоска. Наступило 1- е сентября, день ее именин. Она отслушала обедню и, вернувшись из церкви, села к столу, задумалась, оперлась руками на стол и опустила голову на руки. Вдруг ее окликнул голос отца. Она подумала, что Михаил Петрович приехал из деревни, чтобы провести с ней этот день, и подняла тотчас голову. Перед ней стоял священник, а рядом с ним ее отец, с маленьким Колей на руках. Все страшные подробности ее сна промелькнули мгновенно в ее памяти, одного лишь брата не доставало к дополнению картины.
-А Кирилл? - крикнула она иступленным голосом. Кирилл показался на пороге.
 -        Убит! - молвила Маргарита Михайловна и лишилась чувств.
Когда она пришла в себя, брат и отец стояли около нее.
-        Было дано сражение под Бородиным. ..
Александр Алексеевич Тучков пал во главе своего Ревельского полка: ему оторвало ногу ядром. Его положили на носилки и хотели нести, но второе ядро попало в самые носилки. Разорваны были и он и несшие его солдаты.
Как только это стало возможным, Маргарита Михайловна поехала на Бородинское поле, и, в сопровождении старичка-монаха соседнего Лужецкого монастыря,  очевидца боя старалась найти тело мужа. Но она нашла только его обручальное кольцо, вонзившееся в соседнюю сосну. Маргарита Михайловна приобрела это место, обагренное его кровью, и решила основать в память его церковь.
Узнав об этом, император Александр I прислал десять тысяч на основание храма. Чтобы пополнить сумму, Маргарита Михайловна продала свои бриллианты и немедленно приступила к постройкам. Она любила следить сама за работами и поставила около начатой церкви небольшой домик, где помещалась с сыном и няней-француженкой мадам Бувье.
После удаления неприятеля от наших границ Ревельский полк, почти совершенно истребленный под Бородиным, был снова сформирован, и его командир явился к Маргарите Михайловне, чтобы принять от нее церковную утварь, вверенную ей Александром Алексеевичем. Но вдова не решилась расстаться с иконой Спаса Нерукотворного, пред которою сотворила последнюю молитву вместе с мужем, и просила у нового командира позволения оставить ее у себя, обязуясь доставить ему верную с нее копию. Он согласился.
Этот образ сделался предметом особенного поклонения Маргариты Михайловны. Пред скорбным ликом Спасителя она любила изливать свое горе и учила осиротевшего сына молиться пред ним за убиенного отца. Спасо-Бородинский храм был отстроен и освящен 1820 году, и она внесла в него сама драгоценную для нее икону, которую поставила над правым клиросом.
В это время сын Коля уже подрос и учился в Пажеском корпусе. Любовь матери сосредоточилась на нем: и наружностью, и благородством характера, и сердечными качествами он все более и более походил на отца. Но пятнадцати лет, приехав на пасхальные каникулы, он заболел скарлатиной и в два дня скончался. Его похоронили в склепе, под церковью.
Маргарита Михайловна просто обезумела от горя. То она перебирала Колины вещи и детские игрушки, заливаясь слезами; то запиралась одна в склепе, где ее находили без чувств; то ей казалось ночью, что муж и сын зовут ее, и она убегала в темноту, и ее с трудом находили и приводили домой. Наконец, она, измученная, решились написать обо всем Митрополиту Филарету. Он сейчас же приехал. С любовью, в осторожных выражениях, но очень твердо, объяснил он ей весь нехристианский характер ее горя. Маргарита Михайловна тихо плакала, слушая его, но поняла истину его слов. Святитель обративши ее внимание на вдов и сирот, поселившихся подобно ей на Бородинском поле, и посоветовал ей составить из них монашескую общину.
Она покорилась. С тех пор в смиренной душе ее водворился мир. И с этого дня, забывая себя, всю силу любви своего горячего сердца отдала она этим, подобно ей, несчастным женщинам. Нелегкий подвиг взяла она на себя.
Многие из них понятия не имели о духовной жизни, грубили ей, не понимали, чего от них хотят. Но единственной мерой воздействия ее была ее материнская любовь. «Нехорошая, она огорчила меня», с нежным упреком говорила она, и не было случая, чтобы виновная не каялась и не старалась исправиться. Бывали случаи и ухода, но возвращались все, и Маргарита Михайловна принимала беглянок, как родная мать детей, вздумавших было уйти из родного дома. Неумолимую строгость проявляла она лишь в случае неблагоговейного отношения к церкви. Нуждающимся она раздавала все свое келейное имущество так, что ее верная француженка стала ее же добро от нее запирать; тогда Маргарита Михайловна раздавала от нее тайком.
Местные крестьяне обращались к ней всегда со всеми своими нуждами, и она щедро им помогала. Больных она лечила. В длинные зимние вечера она собирала к себе всех своих сестер, читала им вслух, беседовала с ними, а ее добрая француженка оделяла всех дешевыми лакомствами. Число сестер Спасо-Бородинской общины стало быстро увеличиваться лицами, желавшими быть под ее руководством.
В1837 году на Бородинском поле был открыт памятник в память 25-летия Бородинской битвы. Император Николай Павлович, окруженный блестящей свитой, принимал парад. Были приглашены представители всех народов, принимавших участие в Бородинском сражении. Приглашена была и Маргарита Михайловна. После парада Государь Император обратился к ней, поцеловал ее руку и представил ей всех присутствовавших. С трудом, скрывая волнение, выдержала это испытание Маргарита Михайловна и поспешила вернуться в свою общину. У нее поднялась температура, и она слегла в постель. На другой день ее посетил Государь Император. Он сел возле ее постели и спросил, что он мог бы сделать для ее общины. В ответ на это Маргарита Михайловна просила простить ее брата Михаила Михайловича Нарышкина, за участие в военном бунте 14 декабря 1825 года сосланного в Сибирь. Через год она имела счастье обнять возвращенного из ссылки брата.
В 1840 году Спасо-Бородинская община была обращена в монастырь, Маргарита Михайловна пострижена в мантию с именем Марии и возведена в Троицко- Сергиевой Лавре в сан игумений.
Торжественно встречало духовенство и сестры Спасо - Бородинскаго монастыря свою первую игумению; но официальный тон сестры выдержали не долго, и все бросились ее обнимать...
Матушка Мария приобрела всеобщее уважение и почет. Императорская Семья осыпала ее знаками внимания; ее пригласили быть восприемницей невесты Великого Князя Константина Николаевича, Великой Княгини Александры Иосифовны.
Но, несмотря на обязанности, которые мать Мария исполняла так добросовестно, так неутомимо, ее горе не вымирало, хотя время изменило его характер. Видно, не дано забвения глубоким натурам. Когда она, казалась, отрешившись от всего, погружалась в заботы об обители, достаточно было незначащего обстоятельства или пустого слова, чтоб оживить всю ее скорбь. В склеп, где лежал ее сын, матушка сходила каждое утро и проводила там около часа. Но случалось иногда, что урочный час проходил, и время длилось, пока, наконец, монахини, испуганные ее долгим отсутствием, спускались, в свою очередь, по узкой лестнице подземного хода и находили игуменью, лежавшую без чувств около гроба. Сестры опасались, что ее организм пострадает от этих постоянных потрясений, и обратились с жалобой к митрополиту Филарету. Он воспользовался назначением ее в игуменьи, чтобы склонить на жертву, которую требовал от нее.
- Вы отвечаете теперь пред Богом и вашей совестью, - говорил он ей, - за вверенную вам паству; вы посвятили себя всецело великим обязанностям, но личные ваши чувства слишком вас поглощают: принесите их в жертву долгу. Молитесь за усопших, но не лелейте своего горя, а наоборот, отдалите от себя все, что вас наводит на воспоминание о прошлом.
Он потребовал, чтобы она больше не ходила на могилу сына и истребила вещи, принадлежавшие ему и его отцу.
Не без борьбы согласилась мать Мария исполнить его желание. На другой же день она спустилась в склеп для последнего прощания с гробом сына. Истребить вещи, которые напоминали ей так живо о былых скорбях и радостях жены и матери, матушка была не в силах, и она искала отраду в мысли, что они уцелели, хотя их уж не видит. Принесли в ее комнату сундук, куда она уложила платья мужа, чашку, из которой он пил чай, портфель с письмами, много раз перечитанными, и, наконец, кресла и игрушки Коли. Сундук был поставлен в глухой коридор, примыкающий к спальной. Мать Мария говорила, что оторвалось что-то от ее сердца, когда все эти сокровища были вынесены из ее комнаты, и долго не могла она смотреть хладнокровно на пустой угол, где привыкла видеть маленький детский стул, обитый красным сукном. Но расстаться с креслами мужа она не решилась. Точно также оставила она при себе два миниатюрные портрета, изображающие его и сына, а написанный масляными красками портрет Александра Алексеевича она пожертвовала в трапезу.
Протекло четверть века с тех пор, как матушка поселилась на Бородинском поле. Время и жизнь не пощадили ее. Она сильно сгорбилась, посох стал необходимой для нее опорой, и медленная походка изобличала усталость и страдание. Лишь в минуты душевного волнения, в ослабевшем голосе звучали прежние струны, потухший взор загорался огнем, и порывистые движения обнаруживали горячие чувства, не вымиравшие в ее сердце. Ей минуло семьдесят два года, и в груди ее развивалась водяная.
Мать игумения Мария скончалась в 1852 году. Во время отпевания сестры рыдали так, что пение прекратилось, и духовенство вынуждено было окончить отпевание без певчих.